Неточные совпадения
Раза два-три Иноков, вместе
с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате
воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое
лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом.
Было ясно, что Лидия
не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
В кухне на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой.
С мокрых волос его текла
вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа
была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть
воды, плеснул ее на
лицо себе, на опухший глаз;
вода потекла по груди,
не смывая
с нее темных пятен.
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а
не притворяется. Через полчаса огонь погасили, двор опустел, дворник закрыл ворота; в память о неудачном пожаре остался горький запах дыма, лужи
воды, обгоревшие доски и, в углу двора, белый обшлаг рубахи Безбедова. А еще через полчаса Безбедов, вымытый,
с мокрой головою и надутым, унылым
лицом, сидел у Самгина, жадно
пил пиво и, поглядывая в окно на первые звезды в черном небе, бормотал...
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по
лицам. Мы полюбовались
с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде
выпили множество содовой
воды и едва пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало
быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые
лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши
лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь,
не то во сне,
не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины
с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает
с постели и бранится, облитый
водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Сегодня я проехал мимо полыньи: несмотря на лютый мороз,
вода не мерзнет, и облако черного пара, как дым, клубится над ней. Лошади храпят и пятятся. Ямщик франт попался, в дохе, в шапке
с кистью, и везет плохо.
Лицо у него нерусское. Вообще здесь смесь в народе. Жители по Лене состоят и из крестьян, и из сосланных на поселение из разных наций и сословий; между ними
есть и жиды, и поляки,
есть и из якутов. Жидов здесь любят: они торгуют, дают движение краю.
Митя вздрогнул, вскочил
было, но сел опять. Затем тотчас же стал говорить громко, быстро, нервно,
с жестами и в решительном исступлении. Видно
было, что человек дошел до черты, погиб и ищет последнего выхода, а
не удастся, то хоть сейчас и в
воду. Все это в один миг, вероятно, понял старик Самсонов, хотя
лицо его оставалось неизменным и холодным как у истукана.
Ливень хлестал по
лицу и
не позволял открыть глаза.
Не было видно ни зги. В абсолютной тьме казалось, будто вместе
с ветром неслись в бездну деревья, сопки и
вода в реке и все это вместе
с дождем образовывало одну сплошную,
с чудовищной быстротой движущуюся массу.
Положим, что она рябовата и немного косит, — ну, да доктору
с женина
лица не воду пить.
И опять ему вспомнилось детство, тихий плеск реки, первое знакомство
с Эвелиной и ее горькие слезы при слове «слепой»… Инстинктивно почувствовал он, что теперь опять причиняет ей такую же рану, и остановился. Несколько секунд стояла тишина, только
вода тихо и ласково звенела в шлюзах. Эвелины совсем
не было слышно, как будто она исчезла. По ее
лицу действительно пробежала судорога, но девушка овладела собой, и, когда она заговорила, голос ее звучал беспечно и шутливо.
Между скитом Фаины и скитом Енафы шла давнишняя «пря», и теперь мать Енафа задалась целью влоск уничтожить Фаину
с ее головщицей. Капитолина
была рябая девка
с длинным носом и левое плечо у ней
было выше, а Аглаида красавица — хоть
воду у ней
с лица пей. Последнего, конечно, Енафа
не говорила своей послушнице, да и торопиться
было некуда: пусть исправу сперва примет да уставы все пройдет, а расчет
с Фаиной потом.
Не таковское дело, чтобы торопиться.
— Что, сударыня, милая! — возражала жена Саренки. —
С лица-то
не воду пить, а жизнь пережить —
не поле перейти.
Не спалось ему в эту ночь: звучали в памяти незнакомые слова, стучась в сердце, как озябшие птицы в стекло окна; чётко и ясно стояло перед ним доброе
лицо женщины, а за стеною вздыхал ветер, тяжёлыми шматками падал снег
с крыши и деревьев, словно считая минуты, шлёпались капли
воды, — оттепель
была в ту ночь.
— Н-да! Вот оно штука-то! Ну, это вздор, брат.
С лица-то
не воду пить. Это
не мадель — баловаться.
Вельчанинов налил ему и стал его
поить из своих рук. Павел Павлович накинулся
с жадностью на
воду; глотнув раза три, он приподнял голову, очень пристально посмотрел в
лицо стоявшему перед ним со стаканом в руке Вельчанинову, но
не сказал ничего и принялся допивать. Напившись, он глубоко вздохнул. Вельчанинов взял свою подушку, захватил свое верхнее платье и отправился в другую комнату, заперев Павла Павловича в первой комнате на замок.
Он плыл
с ясным
лицом, уверенно отгребая
воду, грозившую
не так давно смертью, и
не было в этот момент предела силе его желания кинуться в битву душ, в продолжительные скитания, где
с каждым часом и днем росло бы в его молодом сердце железо власти, а слово звучало непоколебимой песнью,
с силой, удесятеренной вниманием.
Между тем беспорядочное, часто изменяемое, леченье героическими средствами продолжалось; приключилась посторонняя болезнь, которая при других обстоятельствах
не должна
была иметь никаких печальных последствий; некогда могучий организм и пищеварительные силы ослабели, истощились, и 23 июня 1852 года, в пятом часу пополудни, после двухчасового спокойного сна, взяв из рук меньшего сына стакан
с водою и
выпив немного, Загоскин внимательно посмотрел вокруг себя… вдруг
лицо его совершенно изменилось, покрылось бледностью и в то же время просияло какою-то веселостью.
Стол стоял в простенке между окон, за ним сидело трое: Григорий и Матрёна
с товаркой — пожилой, высокой и худой женщиной
с рябым
лицом и добрыми серыми глазами. Звали её Фелицата Егоровна, она
была девицей, дочерью коллежского асессора, и
не могла
пить чай на
воде из больничного куба, а всегда кипятила самовар свой собственный. Объявив всё это Орлову надорванным голосом, она гостеприимно предложила ему сесть под окном и дышать вволю «настоящим небесным воздухом», а затем куда-то исчезла.
А Григорий остановился у порога, бросил на пол мокрый картуз и, громко топая ногами, пошёл к жене.
С него текла
вода.
Лицо у него
было красное, глаза тусклые и губы растягивались в широкую, глупую улыбку. Он шёл, и Матрёна слышала, как в сапогах его хлюпала
вода. Он
был жалок, таким она
не ждала его.
А из себя видный, шадровит маленько, оспа побила, да
с мужнина
лица Настасье
воду не пить; муж-от приглядится, Бог даст, как поживет
с ним годик-другой…
С женина
лица воду не пить, краса приглядчива, а приданные денежки на всю жизнь пригодятся.
С мужнина
лица не воду пить; какого Бог уродил, таков и
будет — все едино…
— Сама тех же мыслей держусь, — молвила Дуня. — Что красота!
С лица ведь
не воду пить. Богатства, слава Богу, и своего за глаза
будет; да и что богатство? Сама
не видела, а люди говорят, что через золото слезы текут… Но как человека-то узнать — добрый ли он, любит ли правду? Женихи-то ведь, слышь, лукавы живут — тихим, кротким, рассудливым всякий покажется, а после венца станет иным. Вот что мне боязно…
Рядом
с графом за тем же столом сидел какой-то неизвестный мне толстый человек
с большой стриженой головой и очень черными бровями.
Лицо этого
было жирно и лоснилось, как спелая дыня. Усы длиннее, чем у графа, лоб маленький, губы сжаты, и глаза лениво глядят на небо… Черты
лица расплылись, но, тем
не менее, они жестки, как высохшая кожа. Тип
не русский… Толстый человек
был без сюртука и без жилета, в одной сорочке, на которой темнели мокрые от пота места. Он
пил не чай, а зельтерскую
воду.
Мало-помалу она успокоилась, корчи и судороги прекратились, открыла она глаза, отерла
лицо платком, села на диван, но ни слова
не говорила. Подошла к ней Варвара Петровна со стаканом
воды в руке. Большими глотками,
с жадностью
выпила воду Марья Ивановна и чуть слышно промолвила...
Больной, припав усталой головой к глянцевитому ковшу и макая редкие отвисшие усы в темной
воде, слабо и жадно
пил. Спутанная борода его
была нечиста, впалые, тусклые глаза
с трудом поднялись на
лицо парня. Отстав от
воды, он хотел поднять руку, чтобы отереть мокрые губы, но
не мог и отерся о рукав армяка. Молча и тяжело дыша носом, он смотрел прямо в глаза парню, сбираясь
с силами.
На пороге умывальной стояла уже
не одна, а две черные фигуры. Плотная пожилая женщина
с лицом, как две капли
воды похожим на
лицо Варварушки, и Соня Кузьменко, одетая в черную скромную одежду монастырской послушницы и черным же платком, плотно окутывавшим голову и перевязанным крест-накрест на груди. При виде Дуни она попятилась
было назад, но ободряющий голос Варварушки успокоил ее.
Горданов пришел, наконец, в себя, бросился на Висленева, обезоружил его одним ударом по руке, а другим сшиб
с ног и, придавив к полу, велел людям держать его. Лакеи схватили Висленева, который и
не сопротивлялся: он только тяжело дышал и, водя вокруг глазами, попросил
пить. Ему подали
воды, он жадно начал глотать ее, и вдруг, бросив на пол стакан, отвернулся, поманил к себе рукой Синтянину и, закрыв
лицо полосой ее платья, зарыдал отчаянно и громко...
— Выдумывай еще! — окрысилась на Пелагею из другой комнаты нянька. — Сорока годов еще
не исполнилось. Да на что тебе молодой?
С лица, дура,
воды не пить… Выходи, вот и всё!
Они поняли шутку и тоже улыбнулись, только жена
не подняла
лица: она перетирала чашечки чистым вышитым полотенцем. В кабинете я снова увидел голубенькие обои, лампу
с зеленым колпаком и столик, на котором стоял графин
с водою. И он
был немного запылен.
Хоронили его в ясное мартовское утро. Снег блестел,
вода капала
с крыш. Какие у всех на похоронах
были славные
лица! Я уж
не раз замечал, как поразительно красиво становится самое ординарное
лицо в минуту искренней, глубокой печали. Гроб все время несли на руках,
были венки.
Знакомые
лица, — осунувшиеся, зеленовато-серые от пыли, — казались новыми и чужими. Плечи вяло свисали,
не хотелось шевелиться.
Воды не было,
не было не только, чтобы умыться, но даже для чаю: весь ручей вычерпали до дна раньше пришедшие части.
С большим трудом мы добыли четверть ведра какой-то жидкой грязи, вскипятили ее и, засыпав чаем,
выпили. Подошли два знакомых офицера.
Вера Дмитриевна, уткнувшись
лицом в ладони, плакала, стыдясь своих слез и
не в силах сдержать. А он нежно гладил ее по волосам. Белый сумрак спускался на море. Бултыхала
вода, над тихою поверхностью кувыркались выгнутые черные спины дельфинов
с торчащими плавниками. И все кругом
было смутно и бело.
Через неделю, когда
вода совсем спадет и поставят тут паром, все перевозчики, кроме Семена, станут уже
не нужны, и татарин начнет ходить из деревни в деревню и просить милостыни и работы. Жене только семнадцать лет; она красивая, избалованная, застенчивая, — неужели и она
будет ходить по деревням
с открытым
лицом и просить милостыню? Нет, об этом даже подумать страшно…
Другой всадник
был маленький, худенький — глаза поникшие,
с постным
лицом,
с смиренными робкими движениями, казалось,
воды не замутит, приветливый, низкопоклонный.
Ни
вода, ни спирт, пущенные
было опять в дело матерью Досифеей,
не помогали. Больная металась на постели
с раскрасневшимся
лицом,
с открытыми, устремленными в одну точку глазами. Бессвязный бред слетал
с ее уст.
Для меня красота и вообще видимость имеет второстепенную роль, потому что, сами знаете,
с лица воды не пить и
с красивой женой весьма много хлопот.
Вошел Митя, черноволосый паренек лет четырнадцати, в коротком пиджаке. Он, по распоряжению Левонтия, носил темные валенки, чтобы
не издавать никакого шума. Стягин велел ему приподнять штору в среднем окне и подать себе умыться. Он должен
был умываться в постели, обтирал себе
лицо и руки полотенцем, смоченным в
воде с уксусом. Митя управлялся около него ловко, и больной ни разу на него еще
не закричал.
Рымба первый раз участвовал в состязаниях, и никто
не мог понять, зачем он это делает и зачем вообще учится летать:
был он человек рыхлый, слабый, бабьего складу и каждый раз, поднимаясь, испытывал невыносимый страх. И теперь в глубоких рябинках его широкого
лица, как в лужицах после дождя, блестела
вода, капельки мучительного холодного пота, а блеклые, в редких ресницах, остановившиеся глаза
с глубокой верой и трагической серьезностью смотрели на Пушкарева.